Примечания

Двойная автобиография^*

^* (Примечания к "Двойной автобиографии" и роману "Двенадцать стульев" написаны Б. Е. Галановым.)

Впервые опубликована 2 августа 1929 года в популярном французском журнале - литературном еженедельнике "Le merle".

На русском языке "Двойная автобиография" впервые опубликована в журнале "Советская Украина", 1957, № 1. 13 апреля того же года перепечатана в "Литературной газете".

Кроме "Двойной автобиографии", известна автобиография Ильфа и Петрова "Соавторы", опубликованная в сборнике "Кажется смешно" (к 10-летию Московского театра сатиры), издание Московского театра сатиры, М. 1935. В статью "Из воспоминаний об Ильфе" (В книге: И. Ильф, Записные книжки, "Советский писатель", М. 1939) Е. Петров включил текст "Соавторов".

Печатается по тексту рукописи (ЦГАЛИ, 1821, 7)^*.

^* ((ЦГАЛИ, 1821, 7) - Центральный государственный архив литературы и искусства, фонд 1821, единица хранения 7. Далее для краткости везде будет принято такое обозначение.)

"Великий комбинатор" - первое название романа "Золотой теленок".

"Летуний голландец".- Повесть не была написана. Планы и наброски ее опубликованы в журнале "Молодая гвардия", 1956, № 1.

"Клуб чудаков" - так называли себя литераторы, сотрудничавшие в журнале "Чудак".

Двенадцать стульев

Роман "Двенадцать стульев" впервые был опубликован в журнале "30 дней", 1928, №№ 1-7, с иллюстрациями художника М. Черемных. В том же году вышел отдельной книгой в издательстве "Земля и фабрика".

Работать над романом Ильф и Петров начали в августе - сентябре 1927 года. Евгений Петров рассказывал в статье "Из воспоминаний об Ильфе", что сюжет романа был подсказан В. П. Катаевым. Это произошло в редакции газеты "Гудок", где все они в то время работали. Ильфа и Петрова увлекла тема романа. Тогда же у них возникла мысль писать его вдвоем, "артелью", как шутливо предлагал Катаев. "В этот день,- вспоминает Петров,- мы пообедали в столовой Дворца Труда и вернулись в редакцию, чтобы сочинять план романа... Сколько должно быть стульев? Очевидно, полный комплект - двенадцать штук. Название нам понравилось. "Двенадцать стульев". Мы стали импровизировать. Мы быстро сошлись на том, что сюжет со стульями не должен быть основой романа, а только причиной, поводом к тому, чтобы показать жизнь" (И. Ильф. Записные книжки, "Советский писатель", М. 1957, стр. 21-22).

Вся первая часть была написана за месяц и одобрена Катаевым. Вторая и третья части тоже были закончены в короткие сроки. В январе весь роман был завершен. Однако нельзя сказать, что "Двенадцать стульев" писались легко. "Мы работали в газете и в юмористических журналах очень добросовестно. Мы знали с детства, что такое труд. Но никогда не представляли себе, как трудно писать роман. Если бы я не боялся показаться банальным,- вспоминал Петров,- я сказал бы, что мы писали кровью" (И. Ильф, Записные книжки, "Советский писатель", М. 1957, стр. 23-24).

Остапу Бендеру в первоначальный период работы над романом отводилась эпизодическая роль. Более отчетливо авторы представляли себе Воробьянинова. Ему решено было придать черты двоюродного дяди Петрова - председателя уездной земской управы. "Остап Бендер был задуман как второстепенная фигура,- писал Петров в набросках к плану книги "Мой друг Ильф".-oo Для него у нас была одна фраза: "Ключ от квартиры, где деньги лежат" (ЦГАЛИ, 1821, 43). При такой расстановке сил борьбу за сокровища могли вести Воробьянинов с отцом Федором Востриковым. Остап должен был исполнять обязанности бойкого компаньона, расторопного помощника при бывшем предводителе дворянства. Не случайно в начальных эпизодах романа он кажется нам и проще и грубей: то щедро сыплет рассказами о своих знакомых, причем на все случаи жизни у него оказывается в запасе подходящая поучительная история, то уснащает свою речь крепкими словечками из лексикона жуликов и босяков.

По мере того как образ бойкого и развязного молодого человека обретал черты "великого комбинатора", речь Остапа тоже заметно менялась, приобретая фельетонный блеск и остроумие. Напротив, репортер Персицкий занял в романе более скромное место, чем это можно было предположить, читая "Двенадцать стульев" в рукописи, в журнале и в первом отдельном издании. Судя по главе "Могучая ручка. Золотоискатели", в дальнейшем исключенной авторами из романа, стулья, выпотрошенные в комнате Никифора Ляписа-Трубецкого, в редакции газеты "Станок" и в театре Колумба, наводили Персицкого на мысль, что за ними кто-то специально охотился, что тут действовала какая-то "секта похитителей стульев".

Если бы писатели наделили Персицкого способностями удачливого детектива, в конце концов разгадывающего тайну стульев,- вероятно, действие романа пошло бы по иному пути. По этого не случилось. Впоследствии сюжет и композиция романа тоже не претерпевали изменений. Однако, сравнивая рукописный вариант с журнальным, публиковавшимся в "30 днях", и первое отдельное издание книги с последующими, отмечаешь некоторые существенные разночтения. Дело в том, что при публикации романа в журнале авторы сделали ряд сокращений и поправок, учтя, по-видимому, замечания одного из тогдашних редакторов "30 дней" В. А. Регинина. Об этом упоминает Петров в своих записях "Мой друг Ильф": "Регинин, который всегда требовал вычеркнуть одну строчку и приписать одну страницу". Готовя роман для отдельного издания (ЗИФ, 1928), авторы восстановили многие купюры, возвратив, однако, в книгу наряду с существенным п малозначимое - некоторые непритязательные остроты и шутки. Для второго издания (ЗИФ, 1929) Ильф и Петров уже более взыскательно "почистили" текст. Не случайно именно этот отредактированный авторами текст воспроизводился в последующих изданиях "Двенадцати стульев" без существенных изменений. Перечислять все исправления и сокращения, делавшиеся авторами для журнала и для отдельных изданий романа, нет необходимости. Важно уяснить самый характер поправок. Восстанавливая или сокращая, Ильф и Петров заботились об усилении сатирического звучания книги, устраняли длинноты и повторы, которые только замедляли действие и ослабляли художественную целостность романа.

В главе "Безенчук и "нимфы" был эпизод с переписчиком Сапежниковым, сослуживцем Ипполита Матвеевича по загсу. Во время обычного получасового перерыва на завтрак Сапежников непременно начинал всем уже досконально известный цикл охотничьих рассказов, смысл которых сводился к тому, что на охоте не только приятно, но и необходимо пить водку. История Сапежникова есть в рукописи романа, исчезает в "30 днях", снова появляется в первом издании книги и окончательно исключается во всех последующих. Писатели вычеркнули ее из романа, найдя юмор легковесным. Это был тот "комический орнамент", от которого Ильф и Петров решительно отказывались, по мере того как возрастала их требовательность к своему творчеству. По тем же мотивам из главы "Алфавит "Зеркало жизни" во втором издании была снята история 102-летней бабушки архивариуса Коробейникова, исключенная при публикации романа в журнале и восстановленная по рукописи в первом издании книги. Понадеявшись обогатиться "за счет госстраха", Варфоломеич застраховал бабушку на крупную сумму, а она умерла в тот самый год, когда Варфоломеич, отчаявшись, перестал платить за нее взносы.

Начиная со второго издания романа, из главы "Автор "Гаврилиады" исключается история несчастной любви голубоглазой девушки Клотильды и халтурщика скульптора Васи. Снимается и следовавшая за этим рассказом глава "Могучая ручка. Золотоискатели". В ней говорилось о том, как Никифор Ляпис, услышав от Персицкого рассказ о "секте похитителей стульев", немедленно принялся сочинять с двумя другими халтурщиками оперу "Луч смерти" - о таинственном изобретении, чертежи которого запрятаны в стулья. В опере по ходу действия должны были появляться "фашисты, самогонщики, капелланы, солдаты, мажордомы, техники, сицилийцы, лаборанты, тень тов. Митина (изобретателя луча смерти. - Б. Г.), пионеры и др.". Не в пример предыдущим эти эпизоды остросатиричны. Они были в рукописи, в журнале и в первом издании книги. Почему же в таком случае они не выдержали строгой проверки при подготовке второго издания романа? По-видимому, писатели нашли, что рассказы о невежественных халтурщиках заняли много места в "Двенадцати стульях" и порой начали даже повторять друг друга.

Описание рабочего дня сотрудников газеты "Станок" (глава "Курочка и тихоокеанский петушок") со второго издания печатается без сцены мистификации редакционного фотографа. Осталась только фраза: "Репортер Персицкий деятельно готовился к двухсотлетнему юбилею великого математика Исаака Ньютона". Вслед за этим в рукописи, в журнальном варианте и в первом отдельном издании романа следовал рассказ, как весельчак Персицкий с серьезным видом поручал фотографу заснять Ньютона: "И, пожалуйста, не за работой. Все у вас сидят за столом и читают бумажки. На ходу снимайте. Или в кругу семьи". На что обидчивый фотограф отвечал: "Когда мне дадут заграничные пластинки, тогда и на ходу буду снимать". Однако эта сцена ослабляла комический эффект другой сцены, в которой Персицкий высмеивает Никифора Ляписа. Один и тот же прием "работал" дважды. Вероятно, поэтому проходной для романа эпизод с невежественным фотографом писатели сняли.

Но есть в рукописи романа страницы, отсутствовавшие в журнальном варианте. Ильф и Петров восстановили их в первом отдельном издании и сохранили при всех последующих публикациях "Двенадцати стульев". Это рассказ Остапа о гусаре-схимнике. Это глава "Зерцало грешного", знакомящая нас с биографией отца Федора Вострикова. Для характеристики священника церкви Фрола и Лавра важно и существенно, что на всех этапах его гражданской и духовной карьеры в "зерцале" неизменно отражался стяжатель.

В главе "Где ваши локоны?" авторы восстановили описание прогулки Ипполита Матвеевича по улицам Старгорода. Отсутствовала в журнальном варианте также и глава "Дышите глубже: вы взволнованы!"

Не удивительно, что без таких эпизодов журнальная публикация романа выглядела бледнее всех последующих.

Быстрота, с которой писался первый роман Ильфа и Петрова, свидетельство того, что молодые авторы были достаточно хорошо подготовлены для трудной работы писателей-сатириков. В записных книжках Ильфа и в юмористических рассказах Петрова уже были намечены некоторые темы и образы "Двенадцати стульев". Роман еще не был написан и еще не существовала как литературный тип Эллочка-людоедка, а в записной книжке Ильфа в 1925 году была сделана запись: "Двое молодых. На все жизненные явления отвечают только восклицаниями. Первый говорит - "жуть", второй - "красота" (ЦГАЛИ, 1821, 123). И в ранней юмореске Петрова "Даровитая девушка" ("Смехач", 1927, № 35) Кусичка Крант, девица "с малообещающим лобиком", решившая непременно стать кинозвездой, разговаривала с окружающими на Эллочкином людоедском жаргоне. Еще до того как в "Двенадцати стульях" Никифор Ляпис нашел "кратчайшие пути к оазисам, где брызжут светлые ключи гонорара", Ильф и Петров

обличали сочинителей таких "Гаврилиад", занятых перекрашиванием и перекраиванием всевозможных халтурных изделий и наведением на них соответствующего "полит-лоска". Ильф высмеял халтурщиков такого рода в фельетоне "Красные романсы" (ЦГАЛИ, 1821, 80). Петров в 1927 году напечатал в "специально детском" номере журнала "Смехач" (№ 32) рассказ "Всеобъемлющий зайчик", который представляет собой как бы черновой набросок одной из глав будущего романа. Герой этого рассказа, некий самонадеянный поэт, сочинивший нижеследующий краткий стишок:

 Ходит зайчик по лесу 
 К Северному полюсу,-

подобно Никифору Ляпису обходит редакции, поочередно приспосабливая своего зайчика для издательства "Детские утехи", для журналов "Неудержимый охотник", "Лес, как он есть" и даже для солидного еженедельника,"Вестник южной оконечности Северного полюса". Ловкий сочинитель "всеобъемлющего зайчика" - это предшественник Никифора Ляписа, только лишенный тех сатирических красок, которые сделали Ляписа нарицательной фигурой.

Сатира "Двенадцати стульев" остра и необычайно злободневна. Так, например, образ людоедки Эллочки появился на страницах "Двенадцати стульев" в то время, когда комсомольская печать развернула борьбу против пережитков буржуазных нэпманских настроений в среде советской молодежи. В этой борьбе активно участвовал Маяковский. В 1927 году, выступая с докладами "Даешь изящную жизнь!", он высмеивал нелепое подражание заграничной "моде", которая проникала "уродливыми потеками в советский быт" (В. Маяковский, Поли. собр. соч., т. 12, Гослитиздат, М. 1959, стр. 500). В сценарии "Позабудь про камин", в стихотворении "Маруся отравилась", в комедии "Клоп" и в ряде других произведений Маяковский широко использовал факты низкопоклонства перед заграницей, о которых писала в своих фельетонах "Комсомольская правда". В "Двенадцати стульях" мы не найдем такой прямой переклички с комсомольской печатью. Но огонь своей сатиры Ильф и Петров направляли по тем же мишеням. Один и тот же "микроб разложения" (если воспользоваться выражением Маяковского) сидел в людоедке Эллочке и в "монтере Ване" из стихотворения "Маруся отравилась", который "в духе парижан себе присвоил званье электротехник Жан". И так же, как для Маяковского, борьба с "молодыми людоедами" не была для Ильфа и Петрова случайной, временной. К этим образам они не раз еще возвращались в своих произведениях.

Впрочем, Ильф и Петров не считали, что и с другими персонажами "Двенадцати стульев" они уже полностью разделались в своем первом романе. Обывательский, мещанский мирок, который в "Золотом теленке" Ильф и Петров называли "маленьким миром", не так-то легко сдавал позиции.

Первый роман Ильфа и Петрова, по свидетельству современников, сразу был замечен читателями. Однако критика долгое время обходила его молчанием. Набрасывая план книги "Мой друг Ильф", Петров записал: "Первая рецензия в "вечорке". Потом рецензий вообще не было". 17 июня 1929 года, через год после выхода романа, "Литературная газета" поместила небольшую статью о "Двенадцати стульях" Ан. Тарасенкова, полемически озаглавленную: "Книга, о которой не пишут". В редакционном примечании говорилось: "Под этой рубрикой "Литературная газета" будет давать оценку книгам, которые несправедливо замолчала критика". Анализируя роман Ильфа и Петрова и отмечая успех молодых авторов, Тарасенков подчеркивал, что, пользуясь сюжетными приемами "трафаретного авантюрного романа", они сумели наполнить повествование "насыщенным, острым, сатирическим содержанием". В таком же духе говорилось о "Двенадцати стульях" и на страницах журнала "Октябрь", который тогда редактировал А. Серафимович. Безыменный рецензент журнала отмечал, что "Ильф и Петров, взяв от авантюрного романа чисто композиционные качества, ввели в повествование яркие, типически бытовые фигуры... дали целую галерею заостренно сатирических портретов" ("Октябрь", 1929, № 7, стр. 215). Однако едва ли не первым литератором, который публично поддержал "Двенадцать стульев", был Маяковский. Выступая 22 декабря 1928 года на собрании федерации объединений советских писателей, он говорил о "классическом Гавриле", а роман назвал "замечательным" (В. Маяковский, Поли. собр. соч., т. 12, Гослитиздат, М. 1959, стр. 367).

Последующие отклики на роман были далеко не столь положительными и в значительной степени отражали отношение рапповской критики к творчеству Ильфа и Петрова. В 1929 году в журналах "На литературном посту" (№ 18), "Молодая гвардия" (№ 18), "Звезда" (№ 10) критики с поразительным единодушием твердили, что в "Двенадцати стульях" подлинной сатиры не получилось, что в романе преобладает "довольно безобидный журнально-юмористический тон". Особенно резкая оценка была дана роману на страницах журнала "Книга и революция". И. Ситков в обзоре журнала "30 дней" безапелляционно заявил, что, за исключением нескольких страниц, где авторам удалось подняться до подлинной сатиры (история Ляписа), роман Ильфа и Петрова - "серенькая посредственность", "зарядки глубокой ненависти к классовому врагу нет вовсе; выстрел оказался холостым" ("Книга и революция", 1929, № 8, стр. 38).

С трибуны Первого Всесоюзного съезда советских писателей Михаил Кольцов говорил, что чуть ли не за месяц до ликвидации РАПП ему пришлось на одном из ее последних заседаний доказывать, при весьма неодобрительных возгласах, "право на существование в советской литературе писателей такого рода, как Ильф и Петров, и персонально их" ("Советский фельетон", Госполитиздат, М. 1959, стр. 446).

Можно сказать, что серьезное изучение творчества Ильфа и Петрова начато было статьей А. В. Луначарского. Она предназначалась как предисловие для американского издания романа "Золотой теленок". Как бы предостерегая зарубежных читателей от неверных выводов и толкований сатиры Ильфа и Петрова, Луначарский в своей статье писал, что, читая романы Ильфа и Петрова, "иностранцу не следует упускать из виду перспективы. Было бы огромной ошибкой либо принять картины Ильфа и Петрова всерьез, как характеристику нашей жизни, или принять беззаботный смех Ильфа и Петрова за действительную готовность нашу примириться со всей этой разноцветной грязью" ("30 дней", 1931, № 8, стр. 65). Вслед за статьей Луначарского назовем статьи в "Литературной газете" критиков А. Селивановского ("Смех Ильфа и Петрова", 1932, № 38, 23 августа), К. Зелинского ("Фиолетовый смех", 1933, № 18-19, 23 апреля), Е. Трощенко ("Последние приключения анархического индивидуума", "Красная новь", 1933, № 9).

За последние годы в критической литературе появился ряд новых работ, свидетельствующих об углубленном и всестороннем изучении советскими критиками и литературоведами наследия Ильфа и Петрова. В 1960 году в издательстве Академии наук вышла книга Л. Ершова "Советская сатирическая проза 20-х годов", в которой много внимания уделено творчеству Ильфа и Петрова. В Гослитиздате напечатана монография об Ильфе и Петрове А. Вулиса. В различное время публиковались статьи Дм. Молдавского ("Заметки о творчестве И. Ильфа и Е. Петрова", "Нева", 1956, № 5, "Товарищ смех", "Звезда", 1956, № 8), Л. Гурович ("И. Ильф и Е. Петров - сатирики", "Вопросы литературы", 1957, № 4), А. Меньшутина ("И. Ильф и Е. Петров", "История русской советской литературы", т. 2, 1960) и ряд других.

На русском языке при жизни Ильфа и Петрова "Двенадцать стульев" выдержали десять изданий. Неоднократно роман переиздавался на языках народов СССР. Первый зарубежный его перевод вышел во Франции в 1929 году (в парижском издательстве Альбэн Мишель). В дальнейшем он много раз переводился на английский, немецкий, испанский, польский, голландский, норвежский, чешский, венгерский, китайский, шведский, сербский, болгарский, румынский, греческий, финский, датский, словацкий, итальянский и другие языки.

Лион Фейхтвангер, познакомившись с романами Ильфа и Петрова, сказал: "В истории литературы было много случаев творческого содружества: Гонкуры, Поль и Виктор Маргерит и др. Мне и самому приходилось привлекать соавторов для работы над пьесами. Но никогда еще я не видел, чтобы содружество переросло в такое творческое единство" ("Литературная газета", 1937, № 21, 20 апреля). По свидетельству Людмила Стоянова "книги замечательных сатириков Ильфа и Петрова "Двенадцать стульев", "Золотой теленок" и "Одноэтажная Америка" имели в Болгарии исключительный успех" ("Интернациональная литература", 1940, № 1, стр. 190).

В послевоенные годы "Двенадцать стульев" снова с успехом переиздавались в ряде стран, в частности в странах народной демократии.

Интересно отметить, что в 30-е годы за рубежом предпринимались попытки экранизации романа и переделки его для театра. Объединенная чешско-польская кинофирма в 1933 году выпустила фильм "Двенадцать стульев",, причем действие романа было перенесено в Польшу и Чехию. Роль Бендера играл известный польский актер Адольф Дымша. Его воспоминания об участии в этом фильме и о встречах с Ильфом и Петровым были опубликованы 2 августа 1960 года на страницах "Литературной газеты".

Надо сказать, что сатирики, озабоченные тем, чтобы художественная и политическая целостность их произведений не искажалась и чтобы из их сатиры не делались преднамеренно ложные выводы, отрицательно относились к всевозможным попыткам бесконтрольных зарубежных переделок романа. Свою точку зрения на этот счет они решительно выразили в письме к переводчику В. Бинштоку, сообщившему им о намерении одной французской кинофирмы переделать "Двенадцать стульев" в звуковой фильм. "В целях сохранения художественной и политической целостности нашего произведения,- писали они,- а также для того, чтобы предохранить его от искажений ("развесистая клюква") и от неверного изображения советской действительности, мы ставим необходимым условием нашу личную консультацию при съемках этого фильма... Если фирма не собирается выпускать халтуры, то ей наша консультация может быть только весьма желательна. Мы настолько заинтересованы в том, чтобы наш фильм не исказил советской действительности, что согласны принять расходы по поездке на себя" (Письмо В. Бинштоку от 3 мая 1931 года, ЦГАЛИ, 1821, 133).

Печатается но тексту Собрания сочинений в четырех томах, т. I, "Советский писатель", М. 1938, сверенному со всеми предшествующими публикациями. Текстологическая подготовка романа "Двенадцать стульев" проведена Е. М. Шуб. Иллюстрации к роману сделаны художником М. Черемных в 1928 году.

Светлая личность^*

^* (Примечания к повести "Светлая личность" и циклу новелл "1001 день, или Новая Шахерезада" написаны А. З. Вулисом.)

Повесть впервые опубликована в журнале "Огонек", 1928, №.N1 28-39 (10 июля-16 сентября) с иллюстрациями художников Б. Ефимова, М. Черемных, В. Козлинского, А. Дейнеки, К.. Елисеева, Н. Радлова, В. Сварога, Н. Кочергина, В. Белкина.

"Светлая личность" была написана по заказу "Огонька", как вспоминает В. Ардов ("Знамя", 1945, № 7, стр. 119). В набросках к книге "Мой друг Ильф" Петров сообщает, что над новым произведением они работали всего шесть дней. 10 июня 1928 года в "Огоньке" (№ 24) появился анонс: "Светлая личность" - сатирическая повесть Ильи Ильфа и Евг. Петрова- с ближайших номеров..."

В "Светлой личности" изображаемые в гротескной форме явления как бы выведены из сферы советской действительности. Авторы переносят своих героев в условный город Пищеслав, где представлены многие уродливые явления эпохи нэпа. Таким образом, пережитки прошлого предстают в повести "в чистом виде", во всем их отталкивающем безобразии и неприглядности.

Само заглавие "Светлая личность" (в первом из публиковавшихся в журнале отрывков взятое авторами в кавычки) служит средством иронической характеристики центрального ее персонажа. Прозрачный герой повести является представителем той же среды, пороки которой высмеиваются авторами. Активным действующим лицом, разоблачителем зла он быть не может и служит в произведении лишь своеобразным проявителем недостатков. В каждом номере "Огонька", где печаталось продолжение повести, в пересказе содержания предыдущих глав авторы называли Филюрпна "сереньким канцеляристом", "ничем пе примечательным регистратором".

В "Светлой личности" намечаются некоторые темы и характеры романа "Золотой теленок". Пищ-Ка-Ха, например, это прообраз "Геркулеса". В Иванопольском есть отдельные черты Корейко и т. д.

Повесть не переиздавалась. Печатается по первой публикации.

1001 день, или новая Шахерезада

Цикл сатирических новелл впервые опубликован в журнале "Чудак", 1929, №№ 12-22 под псевдонимом Ф. Толстоевский, иллюстраций художника К. Ротова. В "Двойной автобиографии" авторы называют это произведение "серией гротескных новелл".

Публикации предшествовало напечатанное в 10-м номере того же журнала объявление: "В одном из ближайших номеров "Чудака" начнут печататься сказки советской Шахерезады, сочинения Ф. Толстоевского. Читатель узнает обо всем: о новых Али-Бабе и 40 счетоводах, об истории Синдбада-управдела, об электрическом фонарике Алладина, о комиссии по сокращению штата шейхов и о многом другом, в том числе о цветниках ума, садах любезности, о шести молодых девушках разных типов, о желтолицем юноше и о веселых чудаках, не соблюдающих приличий".

Программа "Новой Шахерезады", хотя и обещала читателю изображение реальных жизненных явлений, была несколько условной, авторы намеревались использовать мотивы и образы "Тысячи и одной ночи", сатирически их переосмысляя и модернизируя. Главы произведения писались от номера к номеру, и план его менялся на ходу. Содержание "Новой Шахерезады" было расширено за счет более актуальных тем, более злободневного материала, а сказочный колорит постепенно исчезал. Герои и их судьбы, несомненно, связывались читателем с действительными событиями того времени: "Выдвиженец на час", "Гелиотроп" - с борьбой против бюрократов и бездельников, новеллы "Рассказ о товарище Алладинове и его волшебном билете" и "Двойная жизнь Портищева" - с борьбой против приспособленцев и карьеристов, которых исключали из партии во время "чисток". "Рассказ о "Золотом Лете" был напечатан в специальном номере журнала, посвященном 10-летию Госиздата ("Чудак", 1929, № 18). Там же критиковалась работа этого издательства, которое выпускало большими тиражами произведения третьестепенных авторов и задерживало издание Собрания сочинений Чехова из-за отсутствия бумаги.

В "Золотом теленке" писатели вновь обращаются к темам и образам этого гротескного цикла. Ливреинов и Фанатюк являются предшественниками "геркулесовского" Полыхаева, а образ Корейко наметился в общих чертах в новелле "Двойная жизнь Портищева".

Сами писатели, по-видимому, рассматривали "1001 день, или Новую Шахерезаду" как произведение переходное. Они искали новые темы, новые более действенные формы и средства сатирического отображения действительности. "Мы пишем историю Колоколамска. Шахерезаду. Творческие мучения. Мы чувствуем, что надо писать что-то другое. Но что?" - вспоминал Е. Петров ("Мой друг Ильф"). Результатом этих исканий явился роман "Золотой теленок".

"Новая Шахерезада" в полном ее составе не переиздавалась. Новеллы "Гелиотроп" и "Процедуры Трикартова" включались авторами в сборники рассказов и фельетонов.

Печатается по первой публикации с иллюстрациями художника К. Ротова, сделанными в 1929 году.

Прошлое регистратора загса.- Впервые опубликовано в журнале "30 дней", 1929, № 10, как самостоятельный рассказ. В примечании от редакции говорилось, что "Прошлое регистратора загса" является неизданной главой из романа "Двенадцать стульев".

В текст романа эта глава авторами не включалась и при их жизни не переиздавалась.

Вторая публикация - в журнале "Крокодил", 1957, № 24.

Печатается по тексту журнала "30 дней".