04.08.2016

Петров Евгений Петрович

Евгений Петров (настоящая фамилия - Катаев) родился 13 декабря 1902 года в Одессе.

Его отец Петр Васильевич Катаев был сыном священника из города Вятки, преподавателем епархиального и юнкерского училищ города Одессы. Петр Васильевич был очень образованным человеком, учился в Вятской духовной семинарии, окончил с серебряной медалью историко-филологический факультет Новороссийского университета и был учеником прославленного византиниста академика Кондакова. Мать Евгения Ивановна была украинкой из Полтавы, в девичестве носившей фамилию Бачей. Отец Евгении Ивановны был отставным генералом, потомственным военным и происходил из древнего рода запорожских казаков. Существует также легенда, по которой полтавские Бачеи состояли в родственной связи с Гоголями.

Когда родился Евгений, в семье уже рос один сын - Валентин, которому на момент рождения Евгения было шесть лет. У Катаевых был очень счастливый брак, но вскоре после рождения младшего сына Евгения Ивановна умерла, и детей Петру Васильевичу помогала воспитывать сестра Евгении Ивановны. Ей не было еще и тридцати лет, когда она, отказавшись от личной жизни, переехала к Катаевым, чтобы заменить осиротевшим детям мать.

У Катаевых была обширная семейная библиотека, где как величайшие ценности хранились двенадцатитомная «История государства Российского» Карамзина, полные собрания сочинений Пушкина, Гоголя, Чехова, Лермонтова, Некрасова, Тургенева, Лескова, Гончарова, энциклопедия Брокгауза и Эфрона. Был среди книг даже атлас Петри - книга, с которой начиналось систематическое географическое образование в России тех лет. Стоил он немало, но Петр Васильевич Катаев, мечтавший вырастить сыновей образованными людьми, сократив некоторые расходы, купил этот атлас. Позднее он подарил сыновьям маленькую паровую машину в качестве наглядного пособия по физике.

Учились братья в 5-й одесской классической гимназии. В то время это была самая престижная гимназия в городе. За одной партой с Евгением сидел сын обедневшего дворянина Александр Козачинский. Мальчики дружили, считали себя братьями, и даже дали друг другу «клятву на крови», порезав пальцы осколком стекла и соприкоснувшись ранками. Возможно, именно этот случай спустя много лет сохранил им обоим жизнь.

Валентин Катаев с ранних лет решил, что будет писателем. Он посещал литературный кружок «Зеленая лампа», исписывал стихами, повестями и даже романами не только тетради, но и свободные страницы учебников. Свой первый рассказ он опубликовал в тринадцатилетнем возрасте, окрыленный этим событием, бегал по редакциям и всюду с собой брал младшего брата. Позднее Евгений написал: «Я вспоминаю, что когда-то он … водил меня по редакциям. «Женька, идем в редакцию!» Я ревел. Он водил меня потому, что ему одному идти было страшно». Но младший ни за что не хотел быть писателем и даже сочинения в гимназии удавались ему не слишком хорошо. Классическая литература, которой были уставлены полки в родительском доме, его не привлекала. Евгений зачитывался книгами Эмара, Стивенсона и Ната Пинкертона. Он мечтал стать сыщиком, его кумиром был Шерлок Холмс. Его манили приключения.

Однажды летом двенадцатилетний Евгений пропал из дома на целые сутки и вернулся в сильно помятом гимназическом костюме, без фуражки и пояса. Валентин Катаев вспоминал: «На все вопросы он упрямо молчал, и по его посиневшим губам скользила робкая и в то же время горделивая улыбка, а в карих глазах появилось выражение странного оцепенения, которое бывает у человека, встретившегося лицом к лицу со смертью». И лишь спустя несколько лет младший брат рассказал старшему, что произошло. Три друга-гимназиста взяли за полтора рубля напрокат рыбацкую шаланду с парусом и вставным дощатым килем. Вместо якоря у нее был камень на веревке. Сначала ребята хотели всего лишь покататься, но лишь только они оказались в море - кому-то в голову пришла идея совершить путешествие в Очаков. Несколько сот миль не казались им серьезной преградой, и они отправились в путь. Внезапно налетел ветер и начался шторм. Руль шаланды разбило, парус разорвало. Весел не было. Шаланда, потеряв управление, неслась по воле шторма. Среди ночи они увидели огни проходящего недалеко парохода. Но за ревом ветра и волн их крики никто не услышал. На рассвете их спасли рыбаки. Валентин Катаев вспоминал: «Мне никогда не приходилось переживать подобные приключения в открытом море. Это приключение я описываю со слов моего брата; даже не столько со слов, сколько представляю себе всю картину по выражению его глаз, как-то сразу очень изменившихся после этого происшествия, повзрослевших и как бы знающих что-то такое, чего никто, кроме него, больше не знает, как будто именно во время этого шторма совершилась судьба всей его жизни…Не могу забыть янтарно-коричневых глаз моего брата Жени, когда он рассказывал мне эту историю, его сиреневых губ и опущенных плеч обреченного человека».

После революции в Одессе настали тяжелые времена - власть в городе в течение трех лет переходила из рук в руки четырнадцать раз. Каждые несколько месяцев у одесситов менялись деньги и документы. Иногда в городе действовали две или три власти одновременно - и он был разделен границами с погранзаставам и таможнями. Связь с гимназическим другом Александром Козачинским прервалась. Порой, живя в одном городе, они оказывались в разных республиках. Часть Одессы с Софиевской улицей, где жили Козачинские, была захвачена Деникинской армией и объявлена территорией Одесской республики. Улица Канатная, где жила семья Катаевых, была частью независимой Украины, потому что на ней стояла армия Петлюры. Из одной части города в другую было невозможно добраться без специального разрешения.

В феврале 1920 года в Одессу вошла красная армия. В этом же году Евгений окончил гимназию и стал самостоятельно зарабатывать на жизнь. Сначала он работал корреспондентом ЮгРОСТА, а затем начал службу в одесском уголовном розыске. В анкете на вопрос, почему решил вступить в ряды милиции, восемнадцатилетний Евгений Катаев ответил: «Интерес к делу». В одесскую милицию в те годы пришло много энтузиастов. Некоторое время в одесском угрозыске работал и Эдуард Багрицкий. Детская мечта Евгения Катаева стать сыщиком сбылась. Позднее в двойной автобиографии он написал об этом периоде своей жизни: «Первым его литературным произведением был протокол осмотра трупа неизвестного мужчины». Его личное дело сохранилось - это большой послужной список, множество благодарностей за удачно раскрытые дела. За ликвидацию опасной банды в николаевской губернии он был награжден редкостной по тем временам наградой - именными часами. В Одессе царил небывалый разгул бандитизма. Из 200 тысяч человек населения города почти 40 тысяч так или иначе участвовали в бандах. Милицейские сводки тех лет регистрировали пять-восемь налетов в день, 20-30 краж и ограблений, от 5 до 15 убийств. В 1930-е годы Евгений Петров написал об этом времени так: «Я всегда был честным мальчиком. Когда я работал в уголовном розыске, мне предлагали взятки, и я не брал их. Это было влияние папы-преподавателя…Я считал, что жить мне осталось дня три, четыре, ну, максимум неделя. Привык к этой мысли и никогда не строил никаких планов. Я не сомневался, что во что бы то ни стало должен погибнуть для счастья будущих поколений. Я пережил войну, гражданскую войну, множество переворотов, голод. Я переступал через трупы умерших от голода людей и производил дознания по поводу семнадцати убийств. Я вел следствия, так как следователей судебных не было. Дела шли сразу в трибунал. Кодексов не было, и судили просто – «именем революции…» Я твердо знал, что очень скоро должен погибнуть, что не могу не погибнуть. Я был очень честным мальчиком».

В 1921 году умер Петр Васильевич Катаев. Примерно тогда же Валентин Катаев уехал в Харьков, а затем в Москву, и младший брат остался в Одессе совсем один. Судьба вновь свела его с Александром Козачинским, который к тому времени прослужил некоторое время караульным, затем - конторщиком в уездной милиции, и тоже стал работать в уголовном розыске. Но так случилось, что вскоре Козачинский, которому тогда было 18 лет, оставив службу в милиции, сам стал предводителем банды налетчиков. Действовала эта банда около года, и на ее счету были налеты на районные конторы, банки и поезда. Поисками банды Козачинского занимались лучшие силы одесской милиции.

В июне 1921 года Евгения Катаева направили агентом уголовного розыска в немецкую колонию Мангейм, находившуюся в 30 километрах от Одессы. Местность изобиловала хорошо вооруженными бандитами. Только за месяц там произошло более 20 убийств, вооруженный налет и каждый день добавлялись новые преступления. В сентябре 1922 года в поимке банды после очередного налета принимал участие и Евгений Катаев. Преследуя одного из бандитов, он взбежал за ним на темный чердак. Когда его глаза немного привыкли к полумраку, он обомлел. Лицом к лицу с револьверами в руках стояли бывшие друзья и одноклассники - Евгений Катаев и Александр Козачинский. Козачинский мог выстрелить и скрыться. Но на улицу они вышли вместе и направились в милицейский участок, по дороге вспоминая школьные годы. Почти через год, в августе 1923 года Одгубсуд рассматривал это дело. На скамье подсудимых оказалось 23 человека. Обвинительное заключение содержало 36 листов и читалось три с половиной часа. Учитывая, что подсудимые обвинялись в контрреволюционной деятельности, налетах и кражах государственного и личного имущества, никто не сомневался, что приговором будет высшая мера. Александр Козачинский, взяв все преступления на себя, признание написал в виде эмоционального и даже немного юмористического очерка. Приговор был действительно суровым - Козачинского приговорили к расстрелу. Когда его выводили из зала, он заметил Евгения Катаева с поднятым вверх указательным пальцем, на котором остался шрам от их детской «кровной клятвы». Козачинский понял, что друг его не оставит. В сентябре Верховный суд отменил высшую меру наказания для Александра Козачинского, приговорив его к лишению свободы, а также назначил новое расследование дела, начиная с первой стадии предварительного следствия.

Позднее, в 1938 году, Александр Козачинский, уступая настоятельным уговорам своего друга Евгения Петрова, написал повесть «Зеленый фургон», в основу которой легла эта история из их юности. Евгений стал прототипом Володи Патрикеева, а сам Козачинский - конокрада Красавчика. В финале повести Патрикеев произносит фразу: «Каждый из нас считает себя очень обязанным другому: я - за то, что он не выстрелил в меня когда-то из манлихера, а он - за то, что я вовремя его посадил».

Служба Евгения Катаева в одесском уголовном розыске на этом закончилась. Он уволился и с револьвером в кармане отправился в Москву. По его собственному признанию – он прибыл в столицу без завоевательных целей и не строил никаких планов. Валентин Катаев вспоминал: «Брат приехал ко мне в Мыльников переулок с юга, вызванный моими отчаянными письмами. Будучи еще почти совсем мальчишкой, он служил в уездном уголовном розыске, в отделе по борьбе с бандитизмом, свирепствовавшим на юге. А что ему еще оставалось? Отец умер. Я уехал в Москву. Он остался один, не успев даже окончить гимназию. Песчинка в вихре революции. Где-то в степях Новороссии он гонялся на обывательских лошадях за бандитами - остатками разгромленной петлюровщины и махновщины, особенно свирепствовавшими в районе еще не вполне ликвидированных немецких колоний. Я понимал, что в любую минуту он может погибнуть от пули из бандитского обреза. Мои отчаянные письма, в конце концов, его убедили. Он появился уже не мальчиком, но еще и не вполне созревшим молодым человеком, жгучим брюнетом, юношей, вытянувшимся, обветренным, с почерневшим от новороссийского загара, худым, несколько монгольским лицом, в длинной, до пят, крестьянской свитке, крытой поверх черного бараньего меха синим грубым сукном, в юфтевых сапогах и кепке агента уголовного розыска».

Виктор Ардов так вспоминал их первую встречу: «Рядом с Катаевым стоял несколько похожий на него молодой - очень молодой - человек. Евгению Петровичу тогда было двадцать лет. Он казался неуверенным в себе, что было естественно для провинциала, недавно прибывшего в столицу. Раскосые блестяще-черные большие глаза с некоторым недоверием глядели на меня. Петров был юношески худ и, по сравнению со столичным братом, бедно одет».

Москва в те годы была переполнена людьми, приехавшими в поисках работы. Вера Инбер писала о том времени: «Бывает так, что одна какая-нибудь мысль овладевает одновременно многими умами и многими сердцами. В таких случаях говорят, что мысль эта «носится в воздухе». В то время повсюду говорили и думали о Москве. Москва - это была работа, счастье жизни, полнота жизни - все то, о чем люди так часто мечтают и что так редко сбывается... Она наполнялась приезжими, она расширялась, она вмещала, вмещала. Уже селились в сараях и гаражах – но это было только начало. Говорили: Москва переполнена, – но это были одни слова: никто еще не имел представления о емкости человеческого жилья». Евгений поселился у брата и отправился искать работу. У него были отличные рекомендации одесской милиции, и он попытался получить работу в московском уголовном розыске. Однако в милицейских кадрах нужды не было и ему предложили место больничного надзирателя в Бутырской тюрьме, о чем он с гордостью сообщил старшему брату, добавив, что не будет ему в тягость. Валентин Катаев вспоминал: «Я ужаснулся… Мой родной брат, мальчик из интеллигентной семьи, сын преподавателя, серебряного медалиста Новороссийского университета, внук генерал-майора и вятского соборного протоиерея, правнук героя Отечественной войны двенадцатого года, служившего в войсках Кутузова, Багратиона, Ланжерона, атамана Платова, получившего четырнадцать ранений при взятии Дрездена и Гамбурга, - этот юноша, почти еще мальчик, должен будет за двадцать рублей в месяц служить в Бутырках, открывая ключами больничные камеры, и носить на груди металлическую бляху с номером!».

Старший брат переживал за Евгения, хотел сделать из него профессионального журналиста и убеждал, что «каждый более или менее интеллигентный, грамотный человек может что-нибудь написать». В то время Валентин Катаев писал фантастический роман «Повелитель железа», который частями печатался в газете. Однажды он позвал младшего брата, сказал, что ему нужно отлучиться, и попросил продолжить работу. Сын Валентина Катаева вспоминал: «Отец рассказал ему сюжет задуманного, но ненаписанного романа, познакомил вкратце с героями и событиями, которые должны будут происходить в дальнейшем, надел пальто и вышел из дома, оставив потрясенного брата одного. «Когда через несколько часов я вернулся, - вспоминал отец, - то отрывок был закончен настолько хорошо, что я отнес его в редакцию без правки, и он был напечатан». Отец вспоминал об этом с воодушевлением и весельем, и в рассказе проглядывала большая любовь к брату и гордость за него».

Вскоре по настоятельному требованию старшего брата Евгений написал фельетон под названием «Гусь и украденные доски», в основу которого легли реальные события из его уголовной практики. Фельетон был напечатан в «Литературной неделе», приложении к газете «Накануне». Гонорар был в полтора раза больше месячной надзирательской зарплаты. Валентин Катаев вспоминал: «Брат оказался мальчиком сообразительным и старательным, так что месяца через два, облазив редакции всех юмористических журналов Москвы, веселый, общительный и обаятельный, он стал очень прилично зарабатывать, не отказываясь ни от каких жанров: писал фельетоны в прозе и, к моему удивлению, даже в стихах, давал темы для карикатур, делал под ними подписи, подружился со всеми юмористами столицы, наведывался в «Гудок», сдал казенный наган в Московское управление уголовного розыска, отлично оделся, немного пополнел, брился и стригся в парикмахерской с одеколоном, завел несколько приятных знакомств, нашел себе отдельную комнату».

Жизнь круто изменилась - гражданская война, голод, лишения и работа, связанная с постоянным риском для жизни, остались позади, начались поиски своего пути в литературе, своего стиля. Евгений Катаев работал ответственным секретарем в журнале «Красный перец» и очень быстро стал отличным редакционным организатором, овладел и техникой печатания, и редакционной правкой. Он публиковал фельетоны и давал темы для карикатур, подписываясь псевдонимами «Иностранец Федоров» или «Шило в мешке». Он не хотел, чтобы появился еще один писатель с фамилией Катаев. Вскоре он обратил в псевдоним свое отчество и уже с тех пор читатели знали как Евгения Петрова. Многие годы он считал свой псевдоним неудачным - невыразительным, незвучным, но все же не менял его.

Он пригласил на репортерскую работу в журнал «Красный перец» освобожденного по амнистии Александра Козачинского. Вспоминал Виктор Ардов: «Евгений Петрович писал тогда весело, с огромной комической фантазией, которая со временем так расцвела в его знаменитых романах. Помню, раз я случайно присутствовал при том, как Евгений Петрович сочинял очередной фельетон, сидя за своим столом секретаря редакции. Сочинял он его не один, соавтором его был, если мне не изменяет память, писатель А.Козачинский… Но соавтор больше смеялся и кивал головой, а придумывал почти все один Петров. Эта сцена так и стоит у меня перед глазами: молодой, веселый, черноволосый Петров характерным для него движением правой руки, согнутой в локте, с поставленной ребром кистью и далеко отставленным большим пальцем, в ритм фразам ударяет по столу, говорит и смеется, смеется...».

До начала сотрудничества с Ильфом Евгений Петров опубликовал более полусотни юмористических и сатирических рассказов в различных периодических изданиях и выпустил три самостоятельных сборника. «Евгений Петров обладал замечательным даром - он мог рождать улыбку», - писал Илья Эренбург. В 1926 году Петров поступил на работу в газету «Гудок», где под псевдонимом Старик Саббакин начал печатать свои фельетоны Валентин Катаев и где в то время уже работал Илья Ильф. Будущие соавторы-одесситы, жившие совсем недалеко друг от друга и ходившие по одним улицам, встретились только в Москве, где Ильф работал литературным правщиком четвертой полосы «Гудка», превращая письма рабкоров в злободневные язвительные фельетоны. На стене комнаты редакции четвертой полосы висела стенгазета «Сопли и вопли» - место публикации всевозможных газетных «ляпсусов» - бездарных заголовков, малограмотных фраз, неудачных фотографий и рисунков. Немало экспонатов для этой стенгазеты собрал и Евгений Петров, работавший в профотделе «Гудка». Михаил Штих, работавший в те годы в «Гудке», вспоминал: «Он входил к нам в комнату с комически таинственными ухватками школьника, который несет в ладонях, сложенных лодочкой, редкостного жука. И «жук» выдавался нам в замедленном, церемониальном порядке, чтобы хорошенько помучить ожиданием».

Петрова поражало, что в комнате четвертой полосы по-настоящему приступали к работе только в середине дня, но зато заметки писались с молниеносной быстротой. Михаил Штих так писал об этом: «Нельзя сказать, что гудковские сатирики были недостаточно нагружены редакционной работой. Но она шла у них так весело и легко, что, казалось, емкость времени вырастала вдвое. Времени хватало на все. Успевали к сроку сдать материал, успевали и посмеяться так называемым здоровым смехом. Рассказывались всякие забавные истории, сочинялись юмористические импровизации, в которых Евгений Петров и Олеша были великолепными мастерами…Перед глазами особенно отчетливо возникает смуглое характерное лицо Евгения Петрова, его юношеская горячность, которая сопутствовала ему до конца дней, и его выразительные, слегка угловатые в движении руки. А рядом, из-за стола, иронически поблескивают стекла пенсне Ильфа - он наблюдает за кипением литературных страстей и готовится пустить и свою стрелу в гущу схватки...».

Летом 1927 года Илья Ильф и Евгений Петров совершили совместную поездку в Крым и на Кавказ, посетили Одессу - родной для них обоих город. Именно с этим путешествием связано их первое совместное творение. Безусловно, пальма первенства принадлежит роману «Двенадцать стульев». Но все-таки еще раньше был совместный дневник путешествия. Они писали его в одной общей тетради, но каждый записывал туда собственные наблюдения. Этот дневник содержал удивительно смешные заметки, интересные рисунки и забавные этикетки. Именно тогда стало складываться их умение смотреть вдвоем. Позднее впечатления этой поездки вошли в роман «Двенадцать стульев». Валентин Катаев в романе «Алмазный мой венец» так описывал начало сотрудничества Ильфа и Петрова: «Прочитав где-то сплетню, что автор «Трех мушкетеров» писал свои многочисленные романы не один, а нанимал нескольких талантливых литературных подельщиков, воплощавших его замыслы на бумаге, я решил однажды тоже сделаться чем-то вроде Дюма-пе`ра и командовать кучкой литературных наемников. Благо в это время мое воображение кипело, и я решительно не знал, куда девать сюжеты, ежеминутно приходившие мне в голову. Среди них появился сюжет о бриллиантах, спрятанных во время революции в одном из двенадцати стульев гостиного гарнитура». Свою идею Валентин Катаев изложил брату и Илье Ильфу, предложив им разработать предложенную тему и облечь ее в форму сатирического романа. Сам же он обещал по окончании работы пройтись по тексту рукой мастера. Роман должен был публиковаться под тремя фамилиями, а имя Валентина Катаева могло помочь ускорить публикацию романа.

Катаев уехал в Крым отдыхать, а соавторы приступили к работе. И неожиданно для них самих писать оказалось трудно. Многолетний опыт работы в газете и юмористическом журнале оказался неприменим к написанию романа «в четыре руки». Несколько лет спустя они все-таки с присущим им юмором рассказали о том, как пишут: «Очень трудно писать вдвоем. Надо думать, Гонкурам было легче. Все-таки они были братья. А мы даже не родственники. И даже не однолетки. И даже различных национальностей: в то время, как один русский (загадочная славянская душа), другой – еврей (загадочная еврейская душа)… Один - здоров, другой - болен. Больной выздоровел, здоровый ушел в театр. Здоровый вернулся из театра, а больной, оказывается, устроил небольшой разворот для друзей, холодный бал с закусочкой а-ля фуршет. Но вот, наконец, прием окончился, и можно было бы приступить к работе. Но тут у здорового вырвали зуб, и он сделался больным. При этом он так неистово страдает, будто у него вырвали не зуб, а ногу. Это не мешает ему, однако, дочитывать историю морских сражений. Совершенно непонятно, как это мы пишем вдвоем».

Художник Борис Ефимов также вспоминал о том, как рождалось знаменитое соавторство: «Думаю, если бы за предложенный Катаевым сюжет взялись менее талантливые литераторы, то читатели получили бы вполне, может быть, занятную, но малозначительную и быстро забытую «детективную» повестушку. Ведь заменить жемчуг бриллиантами, а гипсовые бюсты стульями - дело, в общем, нехитрое. Но под пером Ильфа и Петрова возникла удивительная по своей выразительности и яркости, огромная панорама житья-бытья людей».

Виктор Ардов писал: «Могу засвидетельствовать - наши друзья писали всегда вдвоем и самым трудоемким способом…Каждый из соавторов имел неограниченное право вето: ни одно слово, ни одна фраза (не говоря уже о сюжетном ходе или об именах и характерах персонажей) не могли быть написаны, пока оба не согласятся с этим куском текста, с этой фразой, с этим словом. Часто такие разногласия вызывали яростные ссоры и крики (особенно со стороны пылкого Евгения Петровича), но зато уж то, что было написано, получалось словно литая деталь металлического узора - до такой степени все было отделано и закончено».

Соавторы писали по ночам в редакции - других условий для работы у них просто не было. Роман рос и становился совсем не таким, каким авторы его представляли. Второстепенный персонаж Остап Бендер постепенно выходил на первый план повествования. Евгений Петров позднее написал, о том, что с Бендером к концу написания романа они обращались, как с живым человеком и сердились на него за «нахальство, с которым он пролезал в каждую главу». А о том, оставлять ли персонаж, ставший главным героем, в живых - они даже поспорили. Судьба великого комбинатора была решена при помощи жребия. «Впоследствии мы очень досадовали на это легкомыслие, которое можно было объяснить лишь молодостью и слишком большим запасом веселья», - писал Петров. Соавторы торопились, работая ночи напролет - вопрос о публикации был решен и сроки предоставления глав в редакцию были жестко определены. Но заканчивая писать первую часть романа, они не могли понять, насколько хорошо или плохо он написан, и ничуть не удивились бы, если Дюма-отец, он же Старик Саббакин, он же Валентин Катаев сказал бы им что роман печатать нельзя. Они готовились к худшему. Но уже через десять минут чтения Валентин Катаев понял, что соавторы не только прекрасно разработали заданные им сюжетные ходы и отлично изобразили Кису Воробьянинова, но и ввели в роман совершенно новый персонаж, который стал главным действующим лицом, самой сильной пружиной. И со словами: «Ваш Остап Бендер меня доконал», - Катаев предложил им продолжать работу над романом самим и сказал, что книга будет иметь успех.

Роман печатался в течение первой половины 1928 года в ежемесячном литературном журнале «30 дней». Он сразу же стал популярным. Практически одновременно его стали переводить на многие европейские языки, и вскоре он был издан практически в каждой крупной стране Европы. Критика же поначалу вообще не уделяла ему внимания, что немного огорчало авторов. Но появление первых серьезных рецензий совсем не обрадовало, позднее писатели описали это как «удар палашом по вые». Книгу называли «легко читаемой игрушкой», авторов обвиняли в том, что они «прошли мимо действительной жизни - она в их наблюдениях не отразилась». В защиту книги выступали А. Луначарский и М. Кольцов. Роман подвергли основательной цензуре, в результате чего он сократился почти на треть, но, к счастью, на соавторах это никак не отразилось. Начиная с первого все издания «Двенадцати стульев» начинались посвящением Валентину Петровичу Катаеву - соавторы не забыли, кому они обязаны идеей знаменитого романа.

Окончание работы над первым романом положило начало совместному творчеству, которое продолжалось десять лет. Каждый день они встречались за письменным столом, обдумывали вместе каждое слово, каждую фразу. Евгений Петров писал: «Это было не простое сложение сил, а непрерывная борьба двух сил, борьба изнурительная и в то же время плодотворная. Мы отдавали друг другу весь свой жизненный опыт, свой литературный вкус, весь запас мыслей и наблюдений. Но отдавали с борьбой. В этой борьбе жизненный опыт подвергался сомнению. Литературный вкус иногда осмеивался, мысли признавались глупыми, а наблюдения поверхностными. Мы беспрерывно подвергали друг друга жесточайшей критике, тем более обидной, что преподносилась она в юмористической форме. За письменным столом мы забывали о жалости…Так выработался у нас единый литературный стиль и единый литературный вкус».

В Мыльниковом переулке напротив дома, где жил Валентин Катаев, часто у окна сидела красивая девочка. Девочка читала сказки Андерсена, а рядом с ней красовалась огромная говорящая кукла, которую подарил ей отец. Это была Валентина Грюнзайд - дочь бывшего поставщика чая императорского двора. Юрий Олеша познакомился с ней, когда Валентине было всего тринадцать лет. Романтичный Олеша пообещал, что напишет красивую сказку в ее честь. Книга «Три толстяка» была вскоре готова, но ее не публиковали еще 5 лет. Все эти годы Олеша говорил своим друзьям, что растит себе жену. Однажды он познакомил ее с Евгением Петровым. В нее было сложно не влюбиться – это была красивая и образованная женщина. Евгений Петров ей понравился - веселый, легкий, остроумный. Менее чем через год после знакомства они поженились. Как вспоминал Виктор Ардов, Валентина тогда была еще слишком молода, и молодоженам пришлось обмануть регистраторшу в загсе, немного прибавив невесте возраст. Спустя год Евгений Петров записал в рукописном альманахе Корнея Чуковского «Чукоккала»: «Моя жена Валентина в шестилетнем возрасте выучила Вашего «Крокодила» и помнит его до сих пор наизусть». На что Юрий Олеша иронично ответил строчкой ниже: «Евгений Петров умалчивает, что его жене, Валентине, когда она была тринадцатилетней девочкой, был посвящен роман «Три толстяка». Она выросла и вышла замуж за другого».

Евгений Петров боготворил жену. Его внучка Екатерина Катаева рассказывала в интервью газете «Факты»: «Мой папа любил рассказывать историю, как однажды его мама, будучи беременной, в разгар какого-то важного редакционного заседания позвонила в газету, где работал Евгений Петров, попросила секретаря вызвать мужа и сообщила ему, что чувствует себя ужасно и, вероятно, вот-вот родит. Он все бросил, примчался домой и увидел супругу, преспокойно сидящую на кровати и лакомящуюся шоколадными конфетами. Конечно, вспылил и обратно уехал на работу. Однако его поступок свидетельствует: жена всегда была у него на первом месте, ради нее был готов на все!».

Они жили в маленькой комнатке коммунальной квартиры в Кропоткинском переулке. Впоследствии эта квартира была очень точно описана в «Золотом теленке» под названием «Вороньей слободки». Евгений Петрович на самом деле так называл свое жилище, а уж потом перенес это название в роман. Была там в действительности и «ничья бабушка», жившая на антресолях, и «бывший горский князь, а ныне трудящийся Востока». Валентина Леонтьевна была женщиной чувствительной и непрактичной. Посещая места общего пользования, она часто забывала гасить свет, что вызывало бурю возмущения соседей. Тогда Евгений Петрович, чтобы уберечь жену от нападок, стал платить за электричество за всю квартиру. По словам Екатерины Катаевой, прототипом Васисуалия Лоханкина в «Золотом теленке» была именно Валентина Леонтьевна.

У Катаевых родились два сына. Старший, Петр Катаев стал известным кинооператором. Среди его работ были фильмы «Семнадцать мгновений весны», «Три тополя на Плющихе», «Шла собака по роялю». Младший, Илья Катаев стал композитором, и написал музыку к фильмам «У озера», «Любить человека», «Миллион в брачной корзине», сериалу «День за днем».

В 1928 году иллюстрированный сатирический еженедельник «Смехач» был переведен из Ленинграда в Москву, и в 1929 году получил название «Чудак». Ильф и Петров сотрудничали с этим изданием. Там родился общий для соавторов псевдоним Ф.Толстоевский. Эту подпись они ставили под циклом сатирических новелл из жизни ими придуманного города Колоколамска. Когда позднее некоторые из них были опубликованы отдельной книгой, в редакцию литературной газеты поступило письмо рассерженного читателя, обвиняющего соавторов в краже произведений писателя Толстоевского, знакомого ему по журналу «Чудак». Другими общими их псевдонимами в журнале были Дон Бузилио, Коперник, Виталий Пселдонимов и Франц Бакен-Бардов. Они были не только авторами, но и активными сотрудниками журнала. Ильф вел отдел рецензий, а Евгений Петров - страничку юмористической смеси «Веселящий газ». В «Чудаке» была опубликована серия сатирических сказок «1001 день, или Новая Шахерезада». Об этом времени Евгений Петров писал: «Мы чувствуем, что надо писать что-то другое. Но что?».

Следующий роман «Золотой теленок», опубликованный в 1930 году, стал про¬должением похождений Остапа Бендера. Для этого соавторам пришлось воскресить главного героя, который по их замыслу был убит в «Двенадцати стульях». Новый роман печатался частями в ежемесячнике «30 дней», а публикация его отдельной книгой была еще более трудной историей, чем это случилось с первым романом. Один из руководителей Российской ассоциации пролетарских писателей Александр Фадеев написал соавторам: «Похождения Остапа Бендера в той форме и в том содержании, как Вы изобразили, навряд ли мыслимы сейчас… Плохо еще и то, что самым симпатичным человеком в Вашей повести является Остап Бендер. А ведь он же - сукин сын. Естественно, что по всем этим причинам Главлит не идет на издание ее отдельной книгой». Напечатать «Золотой теленок» удалось только после вмешательства Анатолия Луначарского и Алексея Горького. И снова в газетах появились нелестные рецензии, называющие роман книжкой для легкого послеобеденного отдыха и пророчащие ей скорое забвение.

В сентябре 1931 года Илья Ильф и Евгений Петров были командированы на учения Красной армии в белорусском военном округе. По материалам поездки в журнале «30 дней» был опубликован очерк «Трудная тема», а в 1932 году соавторы задумали написать третий сатирический роман под названием «Подлец». «Мы мечтали об одном и том же, - писал Евгений Петров. - Написать очень большой роман, очень серьезный, очень умный, очень смешной и очень трогательный». Журнал «Тридцать дней» анонсировал роман «Подлец», обещая его вскоре опубликовать, но в печати роман так и не появился. В 1934 году Евгений Петров записал о романе: «Идея была нам ясна, но сюжет почти не двигался». Именно об этой поре Евгений Петров писал: «Юмор - очень ценный металл, и наши прииски уже были опустошены». А Виктор Ардов вспоминал слова Евгения Петрова: «В наши два романа мы вогнали столько наблюдений, мыслей и выдумки, что хватило бы еще на десять книг. Такие уж мы неэкономные...».

С 1932 года Ильф и Петров начали печататься в газете «Правда». В 1932-1933 годах постепенно отпали их временные псевдонимы. Исчезли Дон Бузильо, Пселдонимов, Коперник. Все реже стали встречаться в печати Холодный философ и Ф.Толстоевский. Их вытеснили Илья Ильф и Евгений Петров - романисты, фельетонисты и кинодраматурги. Им было разрешено в составе группы писателей, журналистов, художников принять участие в заграничном плавании эскадры черноморского флота. В октябре 1933 года Илья Ильф, Евгений Петров и художник Борис Ефимов поднялись на борт флагмана «Красный Кавказ». Маршрут пролегал через Турцию, Грецию и Италию. Советскую эскадру встречали гостеприимно, звучали приветственные речи. Борис Ефимов вспоминал: «Женя Петров потом еще долго нас смешил, уморительно пародируя эти речи, примерно так: «Узы дружбы, связывающие нас тесными дружескими узами, являются теми узами, которыми надо дорожить, как подлинными узами дружбы и эти дружеские узы, несомненно, связывают наши дружеские народы подлинными дружескими узами и т.д».

Борис Ефимов вспоминал: «Как вам не стыдно спать, ленивец вы этакий! - восклицал Петров с характерными для него певучими интонациями. - Ей-богу, Боря, я просто вам удивляюсь. Мы в Греции, понимаете ли вы? В Элладе! Фемистокл! Перикл! Наконец, тот же Гераклит!». Петрова интересовала не только история, но и современная жизнь Афин. Он неустанно разыскивал интересные уголки, колоритные рынки, разговаривал с прохожими, фантастически смешивая русские, английские и греческие слова. Он записал в блокноте: «Античный стиль очень идет современным Афинам. То ли у архитекторов сильны традиции, то ли само место, где все дышит Акрополем и храмами Юпитера и Тезея, располагают к этому, но город имеет весьма внушительный и благородный вид». В Письме жене из Италии он писал: «Сегодня пришли в Неаполь и долго салютовали посреди залива пушечными выстрелами. Наделали шуму, дыму и блеску».

Из Неаполя советские суда ушли обратно в Севастополь, а Ильф и Петров отправились в Рим, Венецию, Вену, Париж и на обратном пути задержались в Варшаве. Из Италии он писал жене: «Я вышел на оживленнейшую виа Рома и чуть не попал под автомобиль, читая и перечитывая твои родные и любимые строчки. Рад, что ты и Петенька живы и здоровы. До такой степени хочется вас видеть, что вот готов бросить это сказочное путешествие, о котором столько мечтал, и лететь к вам, моим нежно любимым женам и детям. Только мысль о том, что такое путешествие, может быть, никогда в жизни не повторится, меня останавливает... Люблю тебя, как пять лет назад, как в первый день, когда ты в красном платьице явилась в мою комнату в Троицком переулке - бледненькая и взволнованная....»

Соавторы поехали в Вену, надеясь получить гонорар за изданный там роман «Двенадцать стульев». Евгений Петрович писал жене из Вены: «Живем мы в Вене тихо и спокойно. Осматриваем город. Сидим в кафе. Ходим в кино. В промежутках между этими приятными занятиями выколачиваем у издателя деньги». Австрийское издательство заплатило совсем немного и в Париж они отправились, как говорил Ильф Г. Мунблиту «на медные деньги».

В Париже блокнот Евгения Петрова пополнился новыми записями: «Лувр (19-го ноября). В живописцах, скульпторах и других мастерах искусства 16, 17 и 18 столетий, помимо гениальности и вдохновенного умения, необыкновенно поражает нечеловеческая работоспособность. 100 жизней понадобится современному живописцу, чтобы написать (хотя бы чисто технически) такое количество полотен, какое написали Рубенс, или Микеланджело, или Ван Дейк… Париж так хорош, что об отъезде не хочется думать. Так человек, отдавая себе отчет в том, что он умрет, отталкивает от себя мысль о смерти…. Я почувствовал вдруг признак такого счастья, какое испытывал только раз в жизни - когда впервые почувствовал, что влюблен в Валичку. Это состояние опьянения стоит всей жизни».

В Париже они обедали в маленьком уютном ресторанчике. Борис Ефимов вспоминал: «Женя Петров с подлинно мальчишеским азартом увлекся непривычными блюдами французской кухни, подстрекая и нас с Ильфом отведывать всевозможные виды устриц под острым соусом, жареных на сковородке улиток, суп из морских ракушек, морских ежей и прочие диковины. Особенный успех имел рекомендованный Женей марсельский «буйябес» - острейший суп типа селянки, густо сдобренный кусочками различных экзотических моллюсков, не исключая и щупалец маленьких осьминогов». Сам Петров по этому поводу отметил в своем блокноте: «Вечером - обед в испанском ресторанчике. Ел гадов. Ничего себе. Приличные гады. В Париже к еде самое серьезное отношение. Еда, конечно, стоит впереди остального прочего». Соавторы быстро освоились в Париже и даже написали для одной французской киностудии сценарий о человеке, выигравшем миллион франков, но этот сценарий не стал фильмом. Илья Эренбург писал о том, что как Ильф и Петров ни старались, сценарий не свидетельствовал об отменном знании французской жизни и фильм так и не был снят.

В Варшаве им показали фильм «Двенадцать стульев» - совместную работу польских и чешских кинематографистов. В течение всего сеанса в зале не смолкал смех, а после окончания фильма соавторов много раз вызывали на сцену. Публика аплодировала стоя. В блокноте, куда Евгений Петров записывал впечатления от зарубежного путешествия, появились строки: «Как только попадаешь за границу, время начинает бежать страшно быстро. Его уже невозможно удержать. Впечатления, приобретшие объем, цвет и запах, скачут с рекордной быстротой. Они уплывают, чтобы никогда больше не возвратиться». Результатом продолжительной зарубежной поездки стали очерки «Начало похода», «День в Афинах», «Черноморский язык» и «Пять языков».

Современники утверждали, что Евгений Петров был жизнерадостным, деятельным и обаятельным. Он очень легко сходился с самыми разными людьми. Илья Эренбург писал: «Это был на редкость добрый человек; ему хотелось, чтобы люди жили лучше, он подмечал все, что может облегчить или украсить их жизнь. Он был, кажется, самым оптимистическим человеком из всех, кого я в жизни встретил: ему очень хотелось, чтобы все было лучше, чем на самом деле. Он говорил об одном заведомом подлеце: «Да, может, это и не так? Мало ли что рассказывают...».

Виктор Ардов писал, что в Петрове собеседник, прежде всего, видел гармоничную, одаренную личность с незаурядным человеческим обаянием. «Он вызывал улыбку симпатии при первом же взгляде на его доброе, ласковое лицо…Все в Евгении Петровиче казалось милым, - даже манера предупредительно обращать в сторону говорящего правое ухо (на левое ухо он плохо слышал)... А вежлив и любезен Петров был, что называется, всем своим существом. Это - от любви к людям, от желания делать добро».

Он был очень наблюдательным и очень неравнодушным человеком. Г.Рыклин, работавший вместе с Ильфом и Петровым в «Правде» и «Крокодиле», вспоминал об истории, рассказанной ему Евгением Петровым: «Сижу я как-то в опере, в ложе над оркестром. Сижу и по привычке внимательно наблюдаю за тем, что происходит подо мной, в оркестровой яме. И вот вижу - ударник, этакий бравый мужчина в больших очках, играет в шашки с свободным от работы оркестрантом. Играет - ну и пусть, думаю, играет. Но вот наступает момент, когда, как мне известно, через минуту или две обязательно надо ударить в тарелки. Я точно помню, что именно здесь полагается звенеть тарелками. А он увлекся шашками. Проходит минута. Я обливаюсь холодным потом. Он непременно пропустит момент, обязательно пропустит из-за этих глупых шашек, черт бы их побрал! Я выхожу из себя. Я вскакиваю с места. Я уже собирался крикнуть ударнику, чтобы он... Но в эту секунду он спокойно приподнимается со своего места, ударяет два раза в тарелки и опять садится за шашки. Смешная история, правда? Но самое смешное - то, что история эта стоила мне много здоровья...».

Актер Игорь Ильинский писал: «Евгений Петрович - человек живой и деятельный - как мне показалось, являл собою деловое и представительное начало содружества «Ильф и Петров». С Евгением Петровичем и началась деловая беседа, касавшаяся организационной стороны нашего дела…Казалось, Петров захватил творческую инициативу, первенствовал в выдумке, смелее фантазировал, предлагая все новые и новые варианты. Ильф не проявлял такой активности. Но то ли в дальнейших встречах, то ли уже в конце первой, я понял, что писатели составляют одно нераздельное целое. Ильф неизменно направлял неуемную фантазию Петрова в нужное русло, отсекая все второстепенное и менее важное, а та необыкновенная тонкость, которую он привносил в их работу, и те мелочи, которые добавлял от себя, озаряли и обогащали необычайным светом задуманную сцену. Петров со своей стороны безоговорочно принимал великолепные поправки и добавления Ильфа и сам вдохновлялся этими находками в новых порывах своей фантазии».

Многолетнее соавторство сделало их близкими друзьями. Виктор Ардов вспоминал, что Ильф, не любивший сам публично выступать, очень переживал, когда это приходилось делать Евгению Петрову: «У него всегда бывало так, когда Петров читал их общие сочинения. Мы даже шутили: Петров читает рукопись, а Ильф пьет воду в президиуме…будто это у него, а не у Петрова, пересыхает в горле от чтения». В 1920-30-е годы их даже часто упоминали в единственном числе. Нередко можно было услышать фразу: «Писатель Ильф-Петров написал…» Соавторы и сами охотно поддерживали шутки на эту тему. Ильф даже пошутил в записной книжке: «Ильфа и Петрова томят сомнения: как бы их не поставили на довольствие как одного человека». Позднее Евгений Петров написал, что у них с Ильфом даже возникал «разговор о том, что хорошо было бы погибнуть вместе во время какой-нибудь катастрофы. По крайней мере, оставшемуся в живых не пришлось бы страдать».

В сентябре 1935 года Илья Ильф и Евгений Петров были командированы газетой «Правда» в Соединенные Штаты Америки. За три с половиной месяца два писателя в сопровождении двух американцев в маленьком сером автомобиле без отопления (а ведь была зима) проехали шестнадцать тысяч километров по ими же выработанному маршруту. Это было очень интересное, насыщенное, но трудное путешествие. Двадцать пять штатов, сотни городов, пустыни и прерии, Скалистые горы остались позади - они дважды пересекли страну и начали работу над новой книгой. Петров очень скучал по семье и писал жене в Москву: «Хочу домой, в Москву. Там холодно, снег, жена, сын, приходят симпатичные гости, звонят по телефону из редакции. Там я каждый день читал газеты, пил хороший чай, ел икру и семгу. А котлеты! Обыкновенные рубленые котлеты! С ума можно сойти! Или, например, щи со сметаной, или беф-строганов. Ну, размечтался!..»

В Америке соавторы работали над сценарием для сатирической комедии по мотивам «Двенадцати стульев», которую должны были снимать в Голливуде. Им отвели на работу десять дней. Они написали либретто - двадцать две страницы машинописного текста. По признанию Петрова, работали «как звери», чтобы закончить раньше, потому что Голливуд «опротивел окончательно и бесповоротно. На первый взгляд непонятно: как это вдруг может опротиветь чистенький город с одним из самых устойчивых на земном шаре климатов. Мне это было неясно. А теперь я понял. Здесь все какое-то неживое, похожее на декорацию…Жду не дождусь отъезда». И снова он писал жене в Москву: «Нет, нет, пора домой! Мое любопытство истощилось, нервы притупились. Я до такой степени набит впечатлениями, что боюсь чихнуть - как бы что-нибудь не выскочило. А вокруг масса интересного. …Мы уже знаем об Америке столько, что большего путешественник узнать не может. Домой! Домой!».

Первый вариант «Одноэтажной Америки» был опубликован в «Правде» - семь путевых очерков. Затем в «Огоньке» была опубликована серия фотоснимков Ильи Ильфа с развернутыми подписями авторов - одиннадцать фотоочерков. «Одноэтажная Америка» стала первой за десять лет книгой, которую соавторы решили писать порознь. Ильф был тяжело болен - долгое путешествие вызвало обострение туберкулеза, жили они в то время далеко друга от друга, поэтому писать вместе не всегда было удобно. Ильф и Петров никогда не рассказывали, кем и какие главы «Одноэтажной Америки» были написаны. Евгений Петров писал о том, что один «чрезвычайно умный, острый и знающий критик» проанализировал «Одноэтажную Америку» в твердом убеждении, что он легко определит, кто какую главу написал, но сделать этого не смог. «Очевидно, стиль, который выработался у нас с Ильфом, был выражением духовных и физических особенностей нас обоих. Очевидно, когда писал Ильф отдельно от меня или я отдельно от Ильфа, мы выражали не только каждый себя, но и обоих вместе». Несмотря на успех публикаций в «Правде» и «Огоньке» издание «Одноэтажной Америки» отдельной книгой было холодно встречено критикой. Рецензия в газете «Известия» называлась «Развесистые небоскребы» и содержала упреки политического характера.

Став знаменитыми на весь мир писателями, Илья Ильф и Евгений Петров продолжали работать в газетах и журналах. Г. Рыклин вспоминал: «Они много работали. Они любили работать. Они страстно любили свой жанр, но при этом не чурались никакой черновой работы в журнале. Они были уже почитаемыми и читаемыми писателями, но если нужно было отредактировать читательское письмо, они это охотно делали. Написать десятистрочную заметку? Пожалуйста! Шутливый диалог из двух строк? С удовольствием! Смешную подпись под карикатурой? Давайте сюда! Они никогда не играли в маститых».

Евгений Петров писал: «О нас с Ильфом почти ничего не писали в течение всей нашей десятилетней работы (первые пять лет - ни строчки). Мы были приняты читателем, так сказать, непосредственно… Это принесло нам большую пользу, хотя и доставило несколько горьких минут. Мы всегда рассчитывали лишь на собственные силы и хорошо знали, что читатель не сделает нам никаких поблажек, что нужно писать в полную силу, нужно трудиться над каждым словом, нужно избегать штампов, нужно каждое утро просыпаться с мыслью, что ты ничего не сделал, что есть на свете Флобер и Толстой, Гоголь и Диккенс. Самое главное - это помнить о необычайно высоком уровне мировой литературы и не делать самому себе скидок на молодость, на плохое образование, на «славу» и на низкий литературный вкус большинства критиков».

Одна из лучших картин Григория Александрова кинокомедия «Цирк» вышла на экраны без фамилий сценаристов в титрах. Но это не значит, что их не было вовсе. Фильм был снят по сценарию Ильи Ильфа, Евгения Петрова и Валентина Катаева, созданного на основе пьесы «Под куполом цирка». Сценарий был принят и работа над фильмом началась. Со временем соавторы стали замечать, что режиссер вносит поправки, с которыми они не могли согласиться. Фильм из веселой лирической кинокомедии со смешными репризами, музыкальными номерами и цирковыми трюками постепенно стал превращаться в помпезную тожественную мелодраму. Позднее Евгений Петров написал: «Это было мучительно. Стоит ли шутить, писать смешные вещи. Это очень трудно, а встречается в штыки».

В 1937 году здоровье больного туберкулезом Ильфа сильно пошатнулось, а когда Ильфа не стало, Евгений Петров произнес фразу: «Я присутствую на собственных похоронах». Это действительно была не просто смерть соавтора - умер писатель «Ильф и Петров». Вскоре Петров сказал Илье Эренбургу: «Я должен все начинать сначала».

Евгений Петров был назначен ответственным редактором журнала «Огонек». В то время это было не слишком популярное издание, но когда им занялся Евгений Петров, положение резко изменилось. Виктор Ардов вспоминал: «Оказалось, что в Москве вполне достаточно писателей, журналистов, художников, фотографов, чтобы завалить хорошим материалом не один еженедельник. Надо было только уметь привлекать этих людей и не смотреть на всякую рукопись как на коварный подвох редактору... Петров перекроил по-своему весь вид «Огонька». Завел новые, интересные отделы, красивые шрифты, остроумные заголовки, оригинальную верстку. «Огонек» стал пользоваться успехом, за ним гонялись, старались не пропустить очередной номер. Деятельность Евгения Петровича в качестве редактора «Огонька» была подлинным творчеством. Он вкладывал в журнал всю свою выдумку, эрудицию, опыт и вкус зрелого, талантливого писателя».

Петров очень много сделал для увековечивания памяти своего друга Ильи Ильфа. В 1939 году он издал его «Записные книжки», а позже задумал написать роман под названием «Мой друг Ильф» или «Мой друг Иля». Но не успел. Сохранились лишь отдельные наброски и развернутые варианты плана. Лев Славин вспоминал: «И вдруг через пять лет я увидел, что Ильф весь не умер. Петров, так никогда, на мой взгляд, и не утешившийся после смерти Ильфа, как бы сохранил и носил в самом себе Ильфа. И этот бережно сохраненный Ильф иногда вдруг звучал из Петрова своими «Ильфовыми» словами и даже интонациями, которые в то же время были словами и интонациями Петрова. Это слияние было поразительно».

Евгений Петров всегда очень внимательно относился к начинающим писателям. Автор повести о гражданской войне на Украине «Старая крепость» Владимир Беляев вспоминал, что когда была опубликована только первая часть книги, он стал подумывать о ее продолжении. Несколько глав были написаны, но директор издательства сообщил ему, что публикация первой части была ошибкой. Полный отчаяния автор написал письмо Евгению Петрову, с которым был незнаком, и попросил совета. Вскоре он получил ответ. Евгений Петров писал: «Мне кажется, Вы слишком большое значение придаете таким вещам, как молчание критики или неприятный разговор с директором издательства (очевидно, не слишком умным человеком). Молчание критики - штука очень неприятная, ударяющая по самолюбию. Но помните одно - никакие ругательства критики не могли, не могут и никогда не смогут уничтожить действительно талантливое произведение; никакие похвалы критики не могли, не могут и никогда не смогут сохранить в литературе бездарное произведение... Всякая талантливая (это обязательное условие) книга найдет читателя и прославит автора. В то же время можете исписать сто газетных листов восторженными отзывами о плохой книге, и читатель не запомнит даже фамилии ее автора».

Со временем Евгений Петров все-таки смог писать один, но работать он начал не в тех областях, в которых был занят совместно с Ильфом. Он написал пьесу-памфлет «Остров мира», критические статьи и очерки, съездил на Дальний Восток и по материалам поездки опубликовал серию очерков в газете «Правда». В соавторстве с Г.Мунблитом самостоятельно написал несколько киносценариев. Некоторые из них были экранизированы - «Музыкальная история» и «Антон Иванович сердится». Он начал писать роман «Путешествие в страну коммунизма», в котором описывал СССР в 1963 году. Фантазия его была безграничной. Виктор Ардов вспоминал: «Когда Евгений Петрович принимался фантазировать вслух, сочиняя что-нибудь, мне это доставляло чистое наслаждение: до того легко, ясно, весело и до колик смешно он выдумывал вот тут же, у вас на глазах... Какая у него было хватка! Какое чувство жанра! То, что Петров предлагал для комедии, пахло рампой; фельетонный его замысел уже в момент рождения был задорен и публицистически ясен; поворот фабулы в рассказе - оригинален. Как умел он на лету подхватить зародыш чужой мысли, иногда невнятно-робко предложенный … при обсуждении сюжета будущих его пьесы, сценария или повести, мгновенно выявить все положительные и отрицательные возможности этого замысла, как-то сразу недоговоренная мысль бывала вскрыта до самой ее сердцевины… Вам казалось, что решение найдено, а Петров все еще фантазирует - с невероятной расточительностью, какую может себе позволить только настоящий талант. Он отбрасывает все, что уже придумал, и сочиняет еще и еще, ищет самое трудное из решений - когда все придумано точно в границах жанра, но самое решение свежо, неожиданно и самостоятельно».

Когда началась война, Евгений Петров стал военным корреспондентом в Совинформбюро, писал для советской и для зарубежной печати, часто и подолгу он бывал на фронте. Однажды он вернулся из-под Малоярославца, контуженный взрывной волной. Он скрывал свое состояние, хотя даже разговаривать мог с трудом. Но как только стало немного легче, он сразу же взялся писать о боях за Малоярославец. Константин Симонов, которому довелось побывать с Петровым одной из самых длительных фронтовых поездок на Северный фронт, вспоминал о том, что им пришлось преодолевать пешком большие расстояния. На подъемах Петров задыхался - давало о себе знать не слишком здоровое сердце. Более молодой Симонов предлагал нести его сумку, но Петров наотрез отказывался и радовался, когда дошли до штаба: «Вот и все в порядке, и дошел, и не отстал. И очень правильно. А то все привыкли на Западном на машинах да на машинах. А здесь и пешечком, а все-таки выходит», - в этих словах чувствовалось удовольствие от того, что ни пятнадцать лет разницы, ни больное сердце, ни отсутствие такого рода тренировки не могли ему помешать ходить и лазать наравне с молодыми». В опасных ситуациях, когда Петрову советовали укрыться, он отвечал: «А для чего же мы шли? Мы же для этого и шли».

Симонов вспоминал о случае с фронтовым фотокорреспондентом. Петрова волновало, что он снимал только войну и не снимал жизнь. Фотокорреспондент объяснял это тем, что редакция неохотно печатает бытовые снимки с войны. Петров горячился: «Так вы докажите, что это правильно, - это ваш долг. А не напечатают в газетах, я напечатаю у себя в «Огоньке» полосу, - нет, целый разворот фотографий напечатаю о военном быте. Извольте мне их сделать. Я знаю, почему вы не хотите снимать быт. Вы боитесь, что, если привезете много бытовых снимков, скажут, что вы сидели по тылам. А вам должно быть наплевать, что о вас скажут, вы должны делать свое дело. Я вот приеду и напишу специально о быте, и пусть думают, что хотят - в тылу я видел или не в тылу. А я напишу, раз я считаю это правильным».

Игорь Ильинский вспоминал: «В его фронтовых корреспонденциях меня восхитили замечательные, умные строки о том, что в этой войне побеждает и победит не тупой и точный гитлеровский план войны, а план и порядок, составленный с учетом хаоса и неожиданностей беспорядка в военных событиях. Мне послышались здесь развитые и обобщенные толстовские мысли об Аустерлицком сражении и об абсурдности точного учета событий на поле боя... И мне стало ясно, что Петров и без Ильфа остается большим и умным писателем, который долго еще будет радовать нас своим творчеством».

Многие известные композиторы, писатели, литературоведы, переводчики, кинематографисты вместе с семьями были эвакуированы в Ташкент. Семья Петрова тоже находилась в Ташкенте, и он писал жене: «Я хочу, чтобы вы были в безопасности... Я знаю, вам пока трудно. Но привыкни к мысли, что ты стала теперь самостоятельной и должна научиться бороться сама за жизнь детей и свою. Пойми, что я все время на фронте…Не могу же я стать дезертиром…по той причине, что они поехали со своими семьями, а я не поехал!! Мое сердце разрывается на куски, когда я думаю о тебе, Петеньке или бедном больном Ильюшеньке. С тех пор, как я получил твою первую телеграмму, моя и без того нелегкая жизнь превратилась в ад. Что мне делать? Как помочь вам?... Переноси страдания стойко... Лучше жить плохо, чем иметь мужа негодяя».

В 1942 году, услышав об удивительных подвигах защитников Севастополя, Евгений Петров загорелся желанием немедленно лететь в Краснодар и дальше пробираться в осажденный Севастополь. Его записные книжки, привезенные с Северного фронта, были полны нереализованных замыслов. Но идея написать о защитниках Севастополя целиком захватила его. Его отговаривали - но безрезультатно. Он во что бы то ни стало стремился увидеть своими глазами прорыв блокады. И когда 26 июня 1942 года эсминец «Ташкент» вышел из Новороссийска с подкреплением, до предела загруженный боеприпасами и продовольствием для защитников Севастополя, Петров был на его борту. Каждый прорыв «Ташкента» в осаждённый Севастополь означал спасение сотен жизней мирных граждан, которых он вывозил на «большую землю». Петров в течение многих часов имел возможность наблюдать страшную и величественную картину генерального штурма осажденной крепости. Обязанности корреспондента он отложил на время, превратившись в добровольца-санитара. Петров был все время с раненными, и от них он узнал о Севастополе больше, чем мог бы увидеть сам.

Корабль принял на борт более двух тысяч человек и 86 уцелевших фрагментов панорамы Рубо «Оборона Севастополя» и ночью 27 июня 1942 года покинул Севастополь, взяв курс на Новороссийск. Обратный путь «Ташкента» проходил под непрерывными бомбардировками нескольких немецких эскадрилий. Всего на судно было сброшено 336 бомб. «Ташкент» продвигался, уклоняясь от прямых попаданий. Взрывы совсем рядом с корпусом корабля разорвали несколько швов, сделали пробоины, повредили фундаменты котлов и машин. Погрузившись в воду до предела, полузатопленный эсминец продвигался малым ходом. Раненных и эвакуируемых переводили на торпедные катера, вышедшие навстречу. Петрову предложили перейти с аварийного эсминца, но он наотрез отказался. Адмирал И.С.Исаков вспоминал: «Все, кто видел Петрова в последние часы, могут засвидетельствовать, что он не торопился в Москву, так же как не торопился на скорую руку использовать для корреспонденции ту массу наблюдений и впечатлений, которую он накопил с момента выхода в море. Больше того. Когда, возвратившись в Краснодар, он узнал, что командование фронта отправляется в Новороссийск, чтобы поблагодарить экипаж «Ташкента», Евгений Петрович попросил взять его с собой. Ташкентцы встретили его как старого боевого друга, а ради этого право же стоило потерять двое суток».

Когда второго июля 1942 года Евгений Петров возвращался самолетом в Москву, пилот, уходя от бомбардировки, снизил высоту полета и врезался в курган. Из нескольких человек, находившихся на борту, погиб только Евгений Петров. Ему было всего 38 лет.

Евгений Петров был похоронен в Ростовской области в селе Маньково-Калитвенская.

Елена Побегайло

Источники:

1. chtoby-pomnili.com