Мала куча-крыши нет

- Любите ли вы критиков? - спросили как-то одну девицу в Доме Герцена.

- Да,- ответила девица.- Они такие забавные. Девица всех считала забавными: и кроликов, и архитекторов, и птичек, и академиков, и плотников.

- Ах, кролики! Они такие забавные!

- Ах, академики! Они такие забавные!

Не соглашаясь в принципе с огульной оценкой домгерценовской девицы, мы не можем не согласиться с нею в частном случае.

Критики у нас по преимуществу действительно весьма забавные.

Они бранчливы, как дети.

Трехлетний малютка, сидя на коленях у матери, вдруг лучезарно улыбается и совершенно неожиданно говорит:

- А ведь ты, мама, стерва!

- Кто это тебя научил таким словам? - пугливо спрашивает мать.

- Коля,- отвечает смышленый малютка. Родители бросаются к Коле.

- Кто научил?

- Пе-етя.

После Пети след теряется в огромной толпе детишек, обученных употреблению слова "стерва" каким-то дореформенным благодетелем.

И стоит только одному критику изругать новую книгу, как остальные критики с чисто детским весельем набрасываются на нее и принимаются в свою очередь пинать автора ногами.

Критики бранчливы, как дети

Начало положено. Из разбитого носа автора показалась первая капля крови. Возбужденные критики начинают писать.

"Автор,- пишет критик Ив. Аллегро,- в своем романе "Жена партийца" ни единым словом не обмолвился о мелиоративных работах в Средней Азии. Нужны ли нам такие романы, где нет ни слова о мелиоративных работах в Средней Азии?"

Критик Гав. Цепной, прочитав рецензию Ив. Аллегро, присаживается к столу и, издав крик: "Мала куча - крыши нет",- пишет так:

"Молодой, но уже развязный автор в своем пошловатом романе "Жена партийца" ни единым, видите ли, словом не обмолвился о мелиоративных работах в Средней Азии. Нам не нужны такие романы".

Самый свирепый из критиков т. Столпнер-Столпник в то же время и самый осторожный. Он пишет после всех, года через полтора после появления книги. Но зато и пишет же!

"Грязный автор навозного романа "Жена партийца" позволил себе в наше волнующее время оклеветать мелиоративные работы в Средней Азии, ни единым словом о них не обмолвившись. На дыбу такого автора!"

Столпник бьет наверняка. Он знает, что автор не придет к нему объясняться. Давно уже автор лежит на веранде тубсанатория в соломенном кресле и кротко откашливается в платочек. Синее небо и синие кипарисы смотрят на больного. Им ясно, что автору "Жены партийца" долго не протянуть.

Но бывает и так, что критики ничего не пишут о книге молодого автора.

Молчит Ив. Аллегро. Молчит Столпнер-Столпник. Безмолвствует Гав. Цепной. В молчании поглядывают они друг на друга и не решаются начать. Крокодилы сомнения грызут критиков.

- Кто его знает, хорошая эта книга или это плохая книга? Кто его знает! Похвалишь, а потом окажется, что плохая. Неприятностей не оберешься. Или обругаешь, а она вдруг окажется хорошей. Засмеют. Ужасное положение!

И только года через два критики узнают, что книга, о которой они не решались писать, вышла уже пятым изданием и рекомендована главполитпросветом даже для сельских библиотек.

Ужас охватывает Столпника, Аллегро и Гав. Цепного. Скорей, скорей бумагу! Дайте, о, дайте чернила! Где оно, мое вечное перо?

И верные перья начинают скрипеть.

"Как это ни странно,- пишет Ив. Аллегро,- но превосходный роман "Дитя эпохи" прошел мимо нашей критики".

"Как это ни странно, - надсаживается Гав. Цепной, - но исключительный по глубине своего замысла роман "Дитя эпохи" прошел мимо ушей нашей критики".

Последним, как и всегда, высказывается Столпнер-Столпник. И, как всегда, он превосходит своих коллег по силе критического анализа.

"Дитя эпохи",- пишет он,- книга, которую преступно замолчали Ив. Аллегро и Гав. Цепной, является величайшим документом эпохи. Она взяла свое, хотя и прошла мимо нашей критики".

Случай с "Дитятей эпохи" дает возможность критикам заняться любимым и совершенно безопасным делом: визгливой семейной перебранкой. Она длится целый год и занимает почти всю бумагу, отпущенную государством на критические статьи и рецензии о новых книгах.

И целый год со страниц газет и журналов шлепаются в публику унылые слова: "передержка", "подтасовка фактов", "нет ничего легче, как..." и "пора оставить эти грязные маневры желтой прессы".

Однако самым забавным в работе критиков является неписаный закон, закон пошлый и неизвестно кем установленный. Сводится этот закон к тому, чтобы замечать только то, что печатается в толстых журналах.

Отчаянная, потная дискуссия развивается вокруг хорошего или плохого рассказа, напечатанного в "Красной нови" либо в "Новом мире".

Но появись этот самый рассказ в "Прожекторе", "Огоньке" или "Красной ниве", ни Столпнер-Столпник, ни Ив. Аллегро, ни Гав. Цепной не нарушат своего закона - не напишут о нем ни строки.

Эти аристократы духа не спускаются до таких "демократических" низин, как грандиозные массовые журналы.

А может быть, Столпнер-Столпник ждет, чтобы за это дело взялся Ив. Аллегро? А Аллегро с опаской глядит на Гав. Цепного?

Разве не забавные люди - критики?

1930

Примечание

Мала куча - крыши нет.- Впервые опубликован в журнале "Чудак", 1930, № 4. Подпись: Виталий Пселдонимов. Фельетон не переиздавался.

Печатается по тексту журнала "Чудак".