Великий порыв

Я люблю энергичных людей. Не любить их нельзя. Верьте слову. Посмотрите, посмотрите, вот идут двое. Один - рыхлый тридцатилетний мужчина с сонным лицом, в мягкой шляпе и с дурацкой кляксой волос под нижней губой. Посмотрите, как вяло он передвигает ноги, какая зверская скука перекосила его гладкую морду. Вглядитесь - ему скучно есть, скучно спать, скучно работать, скучно жить. Но зато рядом с ним несется, подпрыгивая, личность, при виде которой даже грудному ребенку становится ясным, что личность эта - энергия, порыв, смерч... Посмотрите, как небрежно съехала кепка на затылок личности, как личность, забегая вперед, вдруг останавливается и кричит на всю улицу: "Ты не прав, Никифор, и я сейчас тебе это докажу!" Посмотрите, посмотрите - ведь это падающее с носа пенсне, этот победно развевающийся галстук, эти острые колени - это сама жизнь, жизнь кипучая, полная порывов и ошибок, великих открытий и заблуждений, жизнь чертовски прекрасная во всех ее многогранных проявле...

Я люблю энергичных людей.

Товарищ Терпейский - мой сослуживец. Мы ежедневно сталкиваемся с ним в темном редакционном коридоре, жмем руки и расходимся по своим комнатам.

В течение дня мы видимся не менее десяти раз. И каждая новая встреча все более и более убеждает меня в том, что Терпейский не что иное, как большой, умело организованный, базисный склад энергии.

Терпейский - отличный журналист. Его фельетоны- резки, сжаты, образны и остры. Диалог - само совершенство. Быстрота работы - сногсшибательна.

Если бы меня разбудили ночью после товарищеской вечеринки и спросили бы: "Скажите, может ли Терпейский перевернуть гору?" - я бы ответил: "Кто? Терпейский? Гору? Конечно, может!"

Однако слушайте. То, что я вам сейчас расскажу,- сущая правда.

- Милый,- сказал мне как-то за обедом Терпейский, - ты не поверишь, но в бюрократизме меня больше всего возмущает косность языка. Я не ищу корней бюрократизма, я не хочу их искать, ибо я знаю, что в тот момент, когда официальные бумажки освободятся от затхлой казенщины, идущей со времен подьячих допетровского времени,- бюрократизму придет конец. При виде бумажки, начинающейся словами "С получением сего", я сатанею... О! Если бы мне пришлось перейти на административную работу, я бы показал им, как нужно писать бумажки. Я бы по-ка-зал!

Верьте - не верьте, но в этот же день Терпейский был назначен главой некоего административного учреждения. Как нарочно.

Терпейский пришел в свой кабинет, сорвал плакат "Без доклада не входить" и сел за письменный стол.

- Вот, товарищ заведующий,- почтительно сказал начканц,- подпишите бумажку.

Терпейский прочел и побагровел.

- Это что такое? - загремел он.

- Б-б-бумаж-жка.

- Прочтите. Начканц прочел:

- "Начальнику сортировочно-методического отдела. Лично. Срочно. Сов. секретно. На № АМДЦ85 (315) 000 (83) У. С получением сего настоящим извещаю (зачеркнуто) имею известить вас на предмет присылки, начиная с сего квартала, отчетных сведений в порядке, указанном в пункте Б соответствующего циркуляра, каковые таковые помянутые отчетные сведения надлежит неукоснительно в кратчайший срок представить на распоряжение, о чем вы сим извещаетесь для сведения.

Приложение: без приложения. Зачеркнутому "извещаю" - не верить".

Терпейский бешено затопал ногами. Потом успокоился.

- Дайте бумажку,- сказал он,- я исправлю.

Оторвав по старой журналистской привычке узенький листок бумаги, Терпейский минуту подумал и быстро стал строчить.

- Вот. Бумажка. Читайте.

Начканц трясущимися руками протер очки и принялся читать:

- "Дорогой начальник сортировочно-методического отдела! Есть такая поговорка: "Чем дальше в лес, тем больше дров". Так и у вас получилось с отчетностью. Мы вам бумажки пишем, а вы, извините, чепуху присылаете. Так вот, дружище, как получите нашу бумаженцию, сейчас же пишите отчет по пункту Б (Увы! Менее банально выразиться не могу!) и гоните нам, чем скорей, тем лучше. Ну, прощайте, милый. Кланяйтесь знакомым. Обратите внимание на то, что бумажку посылаю без номера. К чему это? Лишняя волокита. Верно? Ну, ну, не буду вас задерживать. Уваж. вас Терпейский".

Терпейский вытер платком потный лоб. Начканц почтительно удалился.

- Обломаем! - сказал в коридоре начканц обступившим его служащим.- И не таковских обламывали.

Прошел год. В редакции о Терпейском стали понемногу забывать. Только иногда вдруг кто-нибудь вздыхал и говорил:

- Эх! Нет Терпейского! Горячий был человек! Нет у нас после Терпейского хорошего фельетона.

Однажды, придя в редакцию, я был ошеломлен. За столом сидел Терпеиский. Он стал гораздо солиднее, пополнел и завел под нижней губой эспаньолку.

- Здравствуйте, дорогой товарищ,- сказал он мне,- садитесь. Я вас слушаю. Ну-с. Покороче.

На лице моего друга застыла скука.

Я выбежал в коридор, сдерживая рыдание. От сотрудников я узнал, что Терпеиский снова назначен к нам в редакцию.

- Ну, теперь опять будет у нас хороший фельетон...- говорили сотрудники неуверенно.

На другой день я развернул газету и ахнул. Под заголовком "Маленький фельетон" было написано: "Сим имею известить вас на предмет появления помянутого фельетона, каковой таковой..."

Я не читал дальше. К чему... Обломали-таки беднягу.

1927

Примечания

Великий порыв. - Впервые опубликован в журнале "Смехач", 1927, № 36. Рассказ не переиздавался.

Печатается по тексту, подготовленному Е. Петровым в 1930 году для книги "Без доклада".